Египетский манускрипт - Страница 59

– О деньгах не думай, – отмахнулся Никонов. – Сколько надо – столько и получишь.

Яша враз повеселел:

– Ну, тогда я его живо… посулю по двугривенному мальчишкам с вокзальной площади – они враз узнают, куда такой приметный господин делся! И извозчиков прошерстят и носильщиков! А я сам пока возле заведения Веллинга покручусь – вдруг этот Стрейкер пришлет кого или сам явится? А я уж тогда его не упущу, даже и не сомневайтесь!

– Только ты того, брат, поосторожнее, – вставил Корф. – Господин-то, видать, резвый, крови не боится. «Бульдога» не потерял? А то вчера – вон какие пердемонокли творились!

– Что вы, господин барон, как можно? – сделал Яков испуганные глаза. – Вот он, с собой, за пазухой, в тряпице…

– В тряпи-ице… – насмешливо протянул ротмистр. – Тюря ты, а еще в сыщики метишь! Кто же так оружие держит? А если вытащить срочно надо – и сразу стрелять? Дай-ка покажу, как его носить…

Эта содержательная беседа происходила в знакомом уже флигеле на Воробьевых горах; несмотря на недавние коллизии, Корф счел это место вполне надежным. Хотя меры предосторожности принял: вокруг флигеля расхаживали двое городовых, истребованных у пристава Калужской части (каждому из них барон посулил за беспокойство по три рубля и по полштофа белого хлебного вина); на крыльце томился верный Порфирьич со своим грозным «Смит-и-Вессоном».

В задней комнате, той, где встретили безвременную погибель несчастные хитровцы, спал сном праведника доцент Евсеин. Порфирьич с бароновой кухаркой успели кое-как навести порядок, убирая следы взрыва. Даже выбитые стекла успели вставить – денщик самолично ездил к стекольщику, грозил расправой, Сибирью, сулил немалые деньги – и добился, чтобы последствия неприятельской диверсии были ликвидированы еще до темноты.

Кавалерийский наскок на клинику прошел вполне успешно. Когда Никонов с Корфом ввалились в швейцарскую и потребовали «самого главного», у больничных служителей душа ушла в пятки – такой грозный вид имели гости. Исцарапанные, пахнущие порохом, решительные… У Корфа за пояс был небрежно заткнут револьвер, а Никонов поигрывал тростью и недобро улыбался в ответ на всякие «Не велено» и «Их степенство изволили отбыть».

В какой-то момент барону эти отговорки надоели. Он решительно отодвинул в сторону больничного цербера и прошел внутрь – и уже через четверть часа они с лейтенантом грузили в экипаж доцента Евсеина, одетого в богатый, расшитый шелковыми шнурами халат и домашние туфли на войлочной подошве. Несчастный ученый шел за бароном как телок, не доставляя вызволителям решительно никаких хлопот.

Барон уже собирался трогаться, как набежал управляющий клиникой, представительный господин в полотняной тройке и новомодной соломенной шляпе. Он сразу разразился гневной речью о «нарушениях больничных правил», стращал городовым и даже попытался схватить Никонова за рукав. Однако лейтенант окатил нахала таким ледяным взглядом, что того отнесло от экипажа, будто хорошим тумаком. И пока служитель Аполлона (божество древних греков, как известно, покровительствовало не только музам, но и науке врачевания) метался туда-сюда, пытаясь то ли бежать за приставом, то ли хватать карету с супостатами за колесо, то ли предпринять еще что-то столь же бессмысленное, – экипаж под управлением Корфа величественно выкатился на Самотеку и был таков.

До Воробьевых гор долетели в считаные минуты – барон гнал, не обращая внимания на гневные трели городовых и брань, несущуюся с козел извозчичьих пролеток. На Садовой чуть не сцепились осями с ломовой телегой: экипаж накренился, но Корф сумел вывернуть, избежав аварии в самый последний момент. Пассажиров мотнуло, да так, что даже корректный обычно Никонов позволил себе непарламентский оборот, чем изрядно повеселил ротмистра.

Поручив Евсеина заботам Порфирьича и прислуги, Корф подозвал Якова. Молодой человек уже понял, что приказы в их маленькой команде теперь отдает барон, и лишь коротко глянул на Никонова; тот ответил утвердительным кивком. Наскоро расспросив Яшу, барон выдал юноше двадцать рублей – на расходы – и отправил назад, на Кузнецкий, выслеживать бельгийца. Напоследок барон посулил оторвать Яше голову, если тот упустит злыдня; молодой человек ухмыльнулся – он уже успел узнать добродушную натуру отставного конногвардейца и нисколечко его не пугался.

Яков убежал в город; барон позвал Порфирьича и велел ему сварить грог. Корф пристрастился к напитку из рома и крепкого индийского чая в обществе англичанина Карла Хиса, служившего когда-то при дворе наставником цесаревича.

Отослав денщика, Корф придвинул к разожженному, несмотря на жару, камину кресла – себе и Никонову. На Москву опускались сумерки; длинный день, вместивший столько событий, был на исходе – самое время посидеть, поговорить о делах.

Благо дел хватало – предстояло, например, понять, что делать дальше с несчастным Евсеиным. Вызволенный из неволи историк хоть и не походил на овощ и мог вспомнить хотя бы свое имя, до сих пор страдал огромными провалами в памяти. Корф предложил отправить пока беднягу-доцента в Тверь, под присмотр одного врача, его товарища по балканской кампании, содержавшего в этом городе клинику.

Никонов устроился в кресле; он понимал, конечно, что за текущими хлопотами не получится вновь уйти от главной темы, – пришло время объясниться. После всего, что сделал сегодня барон, а в особенности после бомбы, перестрелки и фанфаронского налета на клинику, было бы попросту неприлично и дальше потчевать его недомолвками и обещаниями.