Египетский манускрипт - Страница 46

К Маалюле маленький караван вышел под вечер второго дня. С полудня на горизонте показалась невысокая горная гряда – проводник, прихваченный в последнем селении, тыкал пальцем и повторял: «Маалюля! Маалюля!» Баш-чауш довольно покивал, после чего подъехал к Олегу Ивановичу и разразился длинной тирадой. По-английски баш-чауш не знал ни слова, так что рапортовал «американскому гостю» по-турецки, полагая это непременной частью своей службы. Семенов благосклонно покивал – он и сам видел, что до вожделенной цели осталось всего ничего. Лошади тоже почуяли конец пути; даже осел, впряженный в арбу, доверху груженную кофрами и чемоданами, зашагал резвее. Дорога стала пошире; холмы расступились, силуэт скальной гряды, в отрогах которой прятался монастырь, придвигался с каждым часом. На тракте то и дело попадались люди, в основном местные, арабы, все как один навьюченные не хуже своих крошечных, облезлых ослов. Два раза путешественники обгоняли и монахов – все это были греки. Первый же встреченный монах широко перекрестил европейцев – путешественники почтительно склонились в седлах, а Ваня еще и перекрестился по-православному, справа налево. Баш-чауш нахмурился, прикрикнул на солдат, и маленький караван прибавил ходу; всем хотелось заночевать под сводами гостевых дворов Маалюли…

Из путевых записок О. И. Семенова

Маалюля – городок небольшой. Во всяком случае, по российским меркам. Он живописнейшим образом расположился в ущелье среди цепи скалистых гор Каламун на довольно приличной высоте – полтора с лишним километра над уровнем моря. Слово «Маалюля» в переводе с местного означает «вход»; это, между прочим, не случайно, ибо по преданию именно в этих местах имел место важный библейский сюжет – убийство Авеля Каином. Склоны горы (скорее даже невысокого горного хребта, подобных которому в Сирии и Палестине немало) покрывает густая поросль. Повсюду – финиковые пальмы, смоковницы и оливы. В отрогах горы полно пещер, гротов, что весьма живописно и очень подходит для постройки келий и скитов для отшельников, чем последние с удовольствием занимаются уже пару тысяч лет. В Маалюле расположены два важнейших для всех христиан монастыря: монастырь Святой Феклы и монастырь Святого Сергия.

У подножия горы стоит православный женский монастырь Святой Феклы, относящийся к Антиохейской патриархии. Он был построен рядом с местом, где, как считают, находилась пещера святой Феклы. Место сохранилось до наших дней, в пещере пребывают мощи святой, здесь же устроена часовня, и множество паломников приходят молить у Феклы исцеления.

Будучи вынужденными задержаться в Маалюле сверх ожидаемого, мы, разумеется, нашли время для посещения этой пещеры. Место производит сильнейшее впечатление! С потолка грота капает вода, пробирающаяся сюда из источника внутри скал. Отсюда черпала воду Фекла, и потому каждая ее капля считается целебной. Сама часовня считается жемчужиной немаленького монастырского комплекса, который включает также церковь и приют для детей-сирот. В самом монастыре живут пятнадцать монахинь. Настоятельница – мать Апраксия; однако же на момент нашего прибытия она находилась в отъезде, что в итоге и стало причиной нашей невольной задержки.

Наш караван следовал вдоль ручья, по дороге, выложенной, наверное, еще в добиблейские времена круглыми булыжниками. Арабки набирали здесь воду в свои черные глиняные кувшины и, ловко удерживая их на головах, уходили в селение. Нас было взяли в оборот стайки ребятни, с требованиями бакшиша, но, увидев грозные усы баш-чауша, немедленно отстали. То-то, малолетки, тут есть кому бакшиш брать…

Так мы и въехали в Маалюлю: баш-чауш впереди, за ним кавалеристы-краснофесочники, потом мы с Иваном, а замыкала кортеж тарахтящая по брусчатке обозная арба. По обеим сторонам улицы тянулись домишки – все как один уже занятые паломниками, прибывшими сюда раньше. Нам предложили для ночлега один из домиков здешнего священника-араба. Впрочем, я не знаю, как и назвать это помещение – домом ли, сараем ли, а то и просто отдельно стоящей комнатушкой. Это была небольшая мазанка с глиняными нарами по двум стенам, с земляным полом и с кровлей из жердей. Вместо окна небольшое отверстие. Ни украшений, ни мебели; буквально ничего не было, кроме двух-трех циновок. Мы с надеждой взглянули на нашего стража, но – увы, похоже, его влияния было недостаточно для того, чтобы раздобыть для нас приют поприличнее. Что ж, за неимением гербовой будем писать на бумажной обертке.

Ближе к вечеру мы вышли на улицу – посмотреть на местную жизнь. В первом же проулке попались здешние оригинальные печи для хлеба, или, скорее, для хлебных лепешек. Это не что иное, как усеченный конус из глины аршина полтора в основании, открытый сверху для топлива. Сперва накаливают в нем камни, а потом кладут на них тесто и печь закрывают, пока оно не испечется.

По улице распространялся запах печеного хлеба и едкого дыма – паломники, размещавшиеся в соседних домах, ужинали. Стоял оживленный говор – всюду на огороженных дворах, и особенно в ограде здешней церкви. По дороге гнали мелкий скот – овец и коз; животные немилосердно блеяли. Стало смеркаться. Мы собрались назад – в наш «однокомнатный» дом. В хибаре, мимо которой мы шли, стоял гул многочисленных голосов. Звучали слова из Евангелия – должно быть, паломники вели беседу на религиозную тему.

У самого нашего обиталища мы застали некоторое оживление. Прямо на улице, в пыли, устроился старик-араб, торгующий сушеными смоквами. Мелкие, грязные, сухие – в другое время никто и не взглянул бы на них! А тут паломники с жадностью обступили араба и наперебой просили у него продать им товар. Да и сам араб относился к этим смоквам как к чему-то драгоценному, аккуратно отвешивая, чтобы на чашку весов не попала ни одна лишняя ягода. Особо старались проживавшие по соседству паломницы из Рязани и их сопровождающий – высокий здоровый бородач, как оказалось потом, бывший гвардейский солдат лейб-уланского полка…