Египетский манускрипт - Страница 118

118

– Все, Олег Иваныч, готово, можем идти.

Подошел Яша; за ним двое носильщиков с пирамидами поклажи на плечах. Олег Иванович повернулся к ребятам:

– Ладно, молодые люди, впечатлениями обменяетесь после. Нам еще извозчика брать. И ломовика, пожалуй. – И он критически окинул взглядом гору багажа. – В пролетку это все вряд ли поместится. Так что пойдемте. А вы, Яков, скажите-ка мне вот что…

Глава 20

«Дубовый зал» фехтовального клуба Евгения Петровича Корфа сегодня выглядел не так, как обычно. Толстые маты отволокли в углы, сдвинули к стенам деревянные манекены и «глаголи» с висящими на них кожаными чучелами. Стойки с оружием, правда, никуда не делись; ряды рапир, шпаг и эспадронов все так же отливали полированной сталью, и отблески пламени камина отражались в зеркальном металле алебард.

Длившаяся до самого сентября июльская жара покинула наконец Москву; с северо-запада наползли низкие свинцовые тучи – и повисли, цепляясь за кресты церквей и за бронзовые орлы кремлевских башен. По этому случаю барон и велел зажечь камин; впрочем, скорее всего, он сделал бы это в любом случае – обстановка требовала.

Перед камином широким полукругом были выстроены разносортные кресла; Корф почти физически страдал, что в клубе не нашлось шести одинаковых кресел, – это противоречило его весьма капризному чувству гармонии. Но бог с ними, с креслами; куда больше барона волновало то, что предстояло сегодня сказать. Потому так старательно создавал обстановку будущего Совета – так он и называл его про себя: «Совет» с большой буквы, – потому и пытался напитать ее торжественностью, так сочетающейся и с готическими сводами помещения, и с высоким витражом, и с оружием и щитами на стенах, обшитых панелями черного дуба.

Гости съезжались недолго – Ромка торчал в клубе с самого утра и помогал барону с подготовкой; Яша приехал часа за два до назначенного срока и бродил по клубу, восхищенно рассматривая непривычные интерьеры. Олег Иванович и Каретников прибыли точь-в-точь в назначенное время; звон часов еще наполнял залы, когда дверной молоточек у входной двери оповестил об их появлении.

Барон, исчезнувший куда-то за полчаса до назначенного времени, появился в последний момент. Он вышел к гостям в безукоризненно-черной фрачной паре; под фраком белела сорочка с туго накрахмаленной манишкой. Загнутые уголки стоячего воротника украшали скромные запонки, на шее барона был повязан белый пикейный галстук-бабочка.

Увидев это великолепие, Олег Иванович и доктор переглянулись: Семенов – иронически-непонимающе, а Каретников – торжественно-серьезно. Он уже знал о задумке барона и полностью ее поддерживал. Ромка с удивлением рассматривал Корфа, а Яша, утонув в глубоком кресле, старался сделаться как можно незаметнее.

Гости молча распределились по креслам; Олег Иванович и доктор с удивлением увидели на маленьких столиках карточки с именами гостей. Столики эти, украшенные парой бокалов – пока пустых, – стояли перед каждым из кресел, и Каретников нахмурился, увидев, что перед крайне правым нет ни столика, ни таблички. Он понял, для кого предназначалось кресло, и ему не понравилась эта догадка – Никонов, хоть и тяжелораненый, был все-таки жив. Пустое кресло слишком уж напоминало принятый в его времени знак: стакан, накрытый ломтиком черного хлеба.

Последним в своем кресле устроился Корф; неслышно ступая, за его спиной возник Порфирьич. Денщик поставил на столик перед бароном небольшой медный гонг с изящным молоточком на длинной костяной ручке – и растворился в полумраке.

Выдержав приличествующую случаю паузу, барон легонько стукнул молоточком по бронзовому диску – зал наполнил бархатный, гулкий звон. Каретников вдруг обнаружил, что они и не заметили, как подкрался вечер: ни свечей, ни газовых рожков никто зажечь не озаботился, и теперь зал освещался только пламенем камина.

– Итак, друзья мои… – Голос барона, казалось, был столь же бархатным и значительным, как растаявший звук гонга. – Не сочтите меня слишком дерзким за то, что я взял на себя смелость собрать вас здесь. Все мы – серьезные, уверенные в себе мужчины (Яша криво улыбнулся, но не посмел даже шевельнуться), и все мы, в силу разного рода обстоятельств, оказались причастны к некой тайне. А посему – полагаю уместным как-то определить наши с вами отношения и решить, что мы собираемся делать дальше. Поскольку, согласитесь, причастность к такого рода тайне накладывает на нас немалую ответственность…

Слушая барона, Олег Иванович изо всех сил пытался сохранить в себе остатки иронии, с которой он поначалу воспринял весь этот «масонский» антураж, – и отрешенно понимал, что эта попытка безнадежно проваливается.

«Вот что значит – кровь, – отрешенно думал он. – Сделай то же самое я или Макар – это выглядело бы клоунадой, неумной театральщиной, и не более того. А вот у барона все получается так же естественно, как дыхание. Наверное, необходимы все эти десятки поколений предков с их замками, рыцарскими гербами (Корф ведь, кажется, из Курляндии?) чтобы то, что мы стыдливо именуем пафосом, превращалось в аристократизм. Причем не показной, а вот такой, не вызывающий сомнений даже у таких прожженных насмешников, как мы с Каретниковым…»

«А Олегыч-то поплыл… – думал Каретников, слушая Корфа. – Смотрит, не отрываясь, на барона, как студент на любимого профессора… Это, пожалуй, плохо – вроде бы взрослый, серьезный мужик, порой даже жесткий – а поди же ты! Значит, недостаточно жесткий; да и поплыл он не сейчас, а много раньше – когда осознал, что «хруст французской булки» доступен теперь в любом количестве и, что немаловажно, без особых усилий. Требуется лишь войти в портал – и на тебе: все преимущества расслабленной, удобной (в смысле «роскоши человеческого общения») жизни конца девятнадцатого века. Но без сопутствующих неудобств, вроде туберкулеза и антисанитарии. А что? До ближайшей революции еще почти двадцать лет; с учетом его возраста – можно не брать в голову. Значит – двадцать лет заведомо мирной, увлекательной жизни, в которой ты занимаешь место то ли графа Монте-Кристо, то ли доктора Фауста. И жизнь вокруг – та, о которой мечтал, жизнь! И как вспоминать, скажем, безобразия наших девяностых, да и нынешние волчьи нравы – после такого вот викторианского путешествия? Страшный сон, жуть, морок…

118